От империи к империи: о поисках нового общественно-политического языка

Василий Александрович ЩИПКОВ

канд. филос. наук,
преподаватель кафедры РиСО МГИМО МИД России,
директор Русской экспертной школы
vas.ship@mail.ru

Аннотация: В статье анализируется связь между изменениями общественно-политического языка с изменениями в области идеологии и мировоззрения. Интерес к изучению социальной и политической реальности через язык возник у философов и лингвистов в XX веке и привёл к появлению ряда практических методик (в статье в качестве примера приводятся две из них — «демифологизация» и «дискурс-анализ»). Автор отмечает, что сегодня общественно-политический язык «демократических ценностей», «правового государства» и «гражданского общества», несмотря на свои несомненные достижения в прошлом, теряет авторитет и силу, перестаёт быть нормативным и объединяющим. Это приводит к разрыву между языком и реальностью, что, по мнению автора, ведёт к росту социальной и политической нестабильности, главным образом в наиболее развитых странах Запада. Чуткость, с которым Россия смотрит на этот процесс, объясняется тем, что российское общество в XX веке дважды пережила ситуацию, когда реальность опережала общественно-политический язык — в поздней царской России и в поздней советской России: возникавший разрыв каждый раз порождал социальные катастрофы. Автор предлагает проследить механизмы трансформации общественно-политического языка на примере понятий «империя», «имперскость». Автор показывает, как возникла негативная коннотация этих понятий и в какую сторону она меняется в настоящее время.

Ключевые слова: общественно-политический язык, дискурс-анализ, империя, имперскость, регионализм, новое средневековье

Язык и время

Язык идеологичен по своей природе, поскольку не существует в отрыве от людей, которые на нём разговаривают, вкладывая в него своё мировоззрение. В этом смысле невозможно разговаривать на «чистом», «универсальном» языке. Даже язык точных наук не свободен от ряда мировоззренческих «догматов», системы авторитетов, и в этом смысле — идеологии, на что любили указывать постмодернисты в прошлом столетии.

Язык — это способ мыслить и действовать, который обязательно включает в себя культурные, религиозные, идеологические и другие элементы человеческого сознания. Даже душевное, психологическое состояние человека, а тем более народа, сказывается на форме и содержании используемого языка. Однако эти мировоззренческие, ценностные и прочие уровни языка редко осознаются обществом. Уровни языка и сам язык являются не объектом познания, а инструментом, — по сути, очками, через которые мы смотрим на мир.

С активным развитием теории языка в XX веке — от Ф. де Соссюра и Л. Выготского до М. Фуко и Н. Хомского — философы и социологи стали уделять особо пристальное внимание языку и речи («дискурсу») для выявления не только структур человеческого сознания, но и структур общества, идеологии, пропаганды и других областей жизни. Активное применение новых языковых теорий и методик к практическим исследованиям началось ещё во времена философа-структуралиста Р. Барта (1915-1980), который предложил лингвистическую концепцию для анализа актуальных общественно-политических и коммерческих текстов (статей, рекламы) и выявления скрытого от читателя послания — концепцию «демифологизации», разложения «мифа» (скрытого послания в СМИ) на означающее (форму), означаемое (смысл) и знак (соединение формы и смысла).

Со временем появлялись и другие методики анализа общественно-политического языка, например, метод «критического дискурс-анализа», введённый в оборот голландским социолингвистом Т. ван Дейком в 1990-х. Этот метод получил широкую известность в профессиональной среде, поскольку с самого начала задумывался как почти цензурный инструмент, позволяющий отслеживать и разоблачать различные формы социального неравенства, «дискурс расизма», ущемляющий доминирующий на Западе дискурс либерализма. Ван Дейк обвинял «белые элиты» в западных странах в том, что они почти полностью контролируют производство публичного дискурса, медиасреды, отсекая от доступа к его управлению этнические меньшинства и иммигрантов, взгляды которых намного хуже представлены в прессе. Если сегодня такой подход уже выглядит стандартным, то в 1980-е и 1990-е, когда Ван Дейк начинал свою исследовательскую работу, этот подход был оригинальным и политически востребованным. В своей книге «Дискурс и власть» (2008) Т. ван Дейк отмечал, что «критические» исследования общественного дискурса воодушевляют его осознанием того, что «многие формы социального неравенства, основанного, например, на гендерных, классовых и расовых различиях, конструируются, закрепляются и легитимируются с помощью устных и письменных текстов и в особенности с помощью различных видов публичного дискурса, контролируемого символическими элитами — политиками, журналистами, учёными, писателями и чиновниками». Также он добавляет, что фокусирует внимание «не столько на общих вопросах власти в обществе, сколько на проблеме злоупотребления властью и доминирования, и в частности, на незаконном применении групповой и элитарной власти, что приводит к социальному неравенству и несправедливости»[1].

В настоящее время «критические дискурс-исследования» и другие способы изучения актуального языка используют разнообразные методыанализа: от языковых — грамматический, стилистический, риторический, семиотический, до неязыковых — анализ личности, целей говорящего, обстановки и контекстов, в которых были сделаны высказывания.

Метод (а точнее подход) дискурс-анализа как раз и был создан как инструмент для вскрытия и тщательного разложения на составные части публичных сообщений в обществе, где доминирует принцип толерантности. Дискурс-анализ превращает внешне благовидный, светский текст в набор голых, не прикрытых эвфемизмами идеологических штампов и мировоззренческих интенций автора. Подсчёт этих штампов с позиций дискурс-анализа позволяет показать, сколько содержится «толерантности» и «расизма» в голове автора или руководителя издания, а также поставить им оценку, вынести положительный или отрицательный вердикт. В этом смысле «критические» социолингвистические исследования выполняют функцию контроля за степенью чистоты общественного дискурса и функцию своего рода последующей цензуры в постиндустриальном обществе. Поэтому можно сказать, что появление «критической» социолингвистики, — это показатель доминирования в обществе неолиберальных идей, угрозы которым стали настолько тонкими и трудноразличимыми, что для их обнаружения необходимо глубинное изучение публичных текстов, чем и пытается заниматься критические аналитики общественного дискурса.

Парадоксальным образом те методы, которые ван Дейк и другие «критические» исследователи дискурса разработали для борьбы со «злоупотреблением власти», «белым расизмом» и защиты меньшинств, сегодня становятся востребованными и для противоположных целей: для изучения «расизма» меньшинств над большинством, защиты традиционных ценностей.

Сегодня общественно-политический язык меняется. Язык «демократических ценностей», «правового государства» и «гражданского общества», несмотря на свои несомненные достижения в прошлом, теряет авторитет и силу, перестаёт быть нормативным и объединяющим. Новые понятия появляются медленно: большинство из них носит приставки «пост» и «транс», прибавляемые к старым, уже плохо работающим концептам. Так, сначала возник «постмодерн», потом «постпостмодерн». Так же возникли слова «трансгуманизм» и «постсекулярность». Иногда эти приставки используются, чтобы скрыть истинное, шокирующее значение замещаемого слова, иногда, если описывается феномен, у которого не возникло самостоятельного, нового термина. В итоге современное Западное общество живёт в ситуации сильной иносказательности, использует слишком много кавычек, уточнений и приставок «пост». Эти противоречия свидетельствуют о растущем разрыве между языком и реальностью, и, соответственно, о росте социальной и политической нестабильности.

Российское общество чутко следит за этими предпосылками перемен, и у этого есть свои основания. В XX веке мы дважды пережили ситуацию, когда реальность, облик культуры катастрофически сильно опередили официальный политический язык – в поздней царской России и в поздней советской России. В обоих случаях, в 1917 и 1991 годах, эти разрывы между языком и реальностью привели к глубоким разрывам между поколениями, между обществом и властью, между традицией и современностью. В конечном счёте это дважды приводило к разрыву традиции, к социальным катастрофам и к миллионам поломанных человеческих судеб и жизней.

Сегодня либеральный язык, язык международного общения, язык «современности» перестаёт быть современным и запаздывает за социокультурными процессами в мире. Если раньше либеральной логике не поддавались описанию процессы в России, стране, которую либеральные эксперты нередко называли страной «зазеркалья», где якобы отсутствует логика и здравый смысл, то сегодня в тех же терминах и те же эксперты нередко описывают многие ведущие страны Западного мира, особенно Америку Д. Трампа. Это происходит по причине того, что реальность в этих странах опережает общественно-политический язык, опережает осознание обществом и элитами этих перемен.

Имперскость

В России в нынешней ситуации реальность и общественно-политический язык развиваются почти вместе и параллельно. Поэтому Россия приковывает к себе внимание международного сообщества не только в связи с темами Сирии и Украины, но и в связи с темой традиционных ценностей. Нередки случаи, когда европейские консерваторы и традиционалисты приезжают в Россию, чтобы изучить российский опыт по сохранению и отстаиванию традиционных ценностей [2]. И в этом смысле Россия рассматривается ими как страна более актуальная и современная, чем более развитый в экономическом отношении Запад. Для России XX век закончился с перестройкой, для Запада — он заканчивается только сегодня.

В связи с этими процессами одной из постоянных тем последнего времени стало переосмысление актуальных понятий, терминов. К таким терминам относятся слова «империя», «имперскость».

Участники конференции в МГИМО МИД России «"Имперскость" в медиасознании: за и против», состоявшейся в рамках XI конвента РАМИ 28 сентября 2017 года, перечислили большое количество известных медийных иидеологических контекстов, в которых применяются понятия «империя», «имперскость» (в частности этому был посвящён доклад Я.Л.Скворцова, декана факультета Международной журналистики МГИМО). Почти во всех случаях эти слова несут негативную окраску: как в протестно-либеральных СМИ, так и в государственных и патриотических. Единственное исключение составляет, наверно, лишь выражение «либеральная империя» (в России это выражение активно популяризировал А.Б.Чубайс). С.В.Чугров, профессор кафедры международной журналистики МГИМО, в своём выступлении последовательно провёл мысль, что термин «империя» сегодня несправедливо дискредитируется и что важно переосмыслить его, начать употреблять его в нейтральном значении.

Однако негативное отношение к этому слову формировалось длительный исторический период. «Империя» стала негативным термином, только тогда, когда стала возникла и развиваться теория национального государства современного типа. Период укрепления государств символически растянулся от Вестфальского мира (1648 год) и возникновения первых государств-наций в Европе до создания Организации объединённых наций (ООН).С тех пор понятие «империя» звучит, скорее, отрицательно, как «архаичная» форма государственности, которая противостоит национальным государствам, подавляет самоопределение народов, действует колониальными методами. Вместе с укреплением концепции национального государства, «империя» становится оппозиционным явлением, контркультурным.

Показательно, что Третий Рейх провозгласил себя империей не потому что империя лучше оправдывала преступления, чем другая форма государственного устройства, а потому что идеология Рейха была деструктивной, контркультурной в своей основе и использовала язык отрицания. С.Ф. Черняховский называет германский фашизм явлением «контрмодерна», попыткой противопоставить угасающему модерну, не имеющему ценностей и целей, — новое варварство. «Имперскость» — негативный концепт, созданный европейским Просвещением — была нарочито противопоставлена Гитлером современной ему Европе, и именно потому, что он уже воспринимался современным сознанием как нечто архаичное. «Негативная» и «ретроградная» идея «имперскости», созданная просвещённой мыслью, использовалась Рейхом именно для противопоставления себя всему остальному миру, для завоевания мира через его уничтожение, для стремления к всеобщей пустоте (тогда как исторически «империя» подразумевала обратный смысл — стремление к вселенскости, к полноте). Опираясь на эту идею Третий Рейх вёл обыкновенную европейскую колониальную политику, которая приняла устрашающий вид только потому, что Гитлер видел в качестве колоний не далёкие страны, а саму Европу, а в качестве рабов рассматривал не народы Азии и Востока, а своих соседей. Когда европейцы увидели себя в роли нецивилизованного Другого, они испытали шок, может быть, самый сильный за всю Новую историю. В этом смысле Рейх стал бумерангом европейской истории, страшным дежавю собственного прошлого. Поэтому европейскими интеллектуалами было положено немало усилий, чтобы отмежеваться от европейского фашизма. Например, через концепцию «часа ноль» в Германии (StundeNull), призванную порвать любые связи с прошлым. Или, например, через концепцию «двух тоталитаризмом» Х.Арендт, связывавшей воедино германский фашизм и советский коммунизм и настаивавшей на том, что это братья-близнецы, уничтожающие друг друга и одновременно противостоящие либеральным, общечеловеческим ценностям, то есть Западному миру. Идея о «двух тоталитаризмах» была призвана оторвать историю Третьего Рейха от истории Европы и оправдать коллективный Запад. Термин «империя» тоже попал в число тех понятий, который запятнаны фашизмом, поэтому по-прежнему употреблялся в западном общественно-политическом языке редко и зачастую в негативном смысле.

Тем не менее важно подчеркнуть, что Советский Союз был одним из первых государств в XX веке, которое использовало антиимпериалистическую риторику в качестве официальной и основополагающей и поэтому рассматривался прогрессивным западными кругами в начале прошлого столетия в качестве передовой страны. С «империями», «имперским сознанием» позже начал бороться и постколониальный Запад. По крайней мере на уровне риторики. О близости советской и либеральной идеологии убедительно писал американский левый политолог И.Валлерстайн, который подчёркивал их одинаково активное использование антиимпериалистической риторики в борьбе за сферы влияния в мире: «Тем не менее, на идеологическом уровне марксизм-ленинизм представлял собой скорее одну из разновидностей вильсонианского либерализма, чем его подлинную альтернативу. По сути дела, обе идеологии разделяли основные представления о геокультуре. Сходство их выражалось, как минимум, в шести основных программных подходах и позициях, хотя нередко это единство их взглядов отражалось в немного отличавшихся друг от друга формулировках»[3]. Первым и главным пунктом схожести этих идеологий Валлерстайн указывает на общий для них «принцип самоопределения наций», антиимпериалистический принцип. Кроме того, оба блока — советский и западный — одинаково использовали термин «империя» в качестве оскорбительного, друг против друга в годы холодной войны (можно вспомнить знаменитую речь президента США Р.Рейгана, произнесённую перед Национальной ассоциацией евангелистов США во Флориде 8 марта 1983 года, в которой он обличал «империю зла»).

Тот факт, что слово «имперскость» вызывает в сознании современного человека зачастую негативные коннотации, свидетельствует о том, что мы всё ещё находимся в парадигме Нового времени, мыслим категориями Просвещения и разговариваем на либеральном языке — языке, в основе которого заложены либеральные ценности. В этой же связи «имперскую риторику», как правило, стремятся использовать те круги, которые являются либеральными контрагентами, которые строят свою политическую риторику на нарочитом отрицании либерализма без собственной позитивной повестки и действуют по принципу: чем провокационнее, тем больше шума и популярности. Эта риторика фактически легитимирует и поддерживает доминирующий либеральный дискурс. Среди таких фигур можно назвать известного политолога и философа А.Г. Дугина, который одно время оценивался западными либеральными информационными комплексами как главный и наиболее влиятельный российский идеолог, хотя реальным влиянием на политические процессы и политический дискурс в России Дугин не обладал. Провозглашение западными медиа Дугина главным идеологом России вызвало у представителей российского правящего класса крайнее удивление. Однако подобные, пускай фиктивные, но нарочито «антилиберальные», «архаичные» фигуры Западу жизненно необходимы, поскольку позволяют ему полностью оправдывать неолиберальную логику своей внешней политики. Запад традиционно имеет дело с тем образом России, который сам создаёт и который наиболее эффективно обсуживает его внешнеполитические задачи (например, сейчас создаётся тезис, что в России расцветает «православный экстремизм», и параллельно возникает группировка «христианское государство», «доказывающая» этот тезис). Поэтому активные поборники «империи», «имперскости» в её самых агрессивных формах используют это понятие не как самостоятельное историческое явление, а для «игры в поддавки» с либеральным дискурсом.

В парадигме либеральной этики быть патриотом отдельного субъекта федерации или отдельного российского города сегодня более престижно и благородно, чем, например, патриотом Русского мира. Патриотизм же в масштабе крупного исторического государства чаще называется «имперскими амбициями».

История вытеснения имперского сознания — это история становления национализма — идеологии, обслуживающей функционирование национального государства, или государства-нации (nation state). В сферу национализма со времён Вестфальского мира входит обширный комплекс вопросов, связанных с конструированием национальной идентичности — историко-культурных, этнических, лингвистических, экономических, этических и др. После того как появились и укрепились национальные государства, был сформирован современный мировой порядок, главным элементом которого является национальное государство (мир государств). Национализм, то есть набор идей и принципов построения современного государства и создания мира, состоящего из суверенных государств, развивался в борьбе с империей. Борьба с имперским сознанием заложена в основу и дух исторического национального государства.

Однако сегодняшние политические философы чаще обращают свой интерес не на возможные пути возрождения старой империи (концепта и самого феномена), а на механизмы трансформации современного мира государств в новую форму. Предлагаются разные концепции, признанные описать и сконструировать эту трансформацию. Одна из них называется теорией регионализма.

Сторонники регионализма отмечают, что как национальное государство однажды бросило вызов империям, так и регионализм готовит поход против государства и государство центричного сознания. Регионализм — формирующаяся идеология, обслуживающая функционирование региона (локального и глобального) как политического субъекта поствестфальского глобального мира. В его сферу входят те же вопросы, что и в национализм: от социокультурных до политических. Однако регионализм конструирует не классическое государство, а его новую форму, которую называет «регионом», и стремится к построению нового мирового порядка — «мира регионов» [4].

Регионализм претендует на то, чтобы постепенно оспаривать основные функции государства, присваивая их себе, — от трансляции идентичности до монополии на силу. Очевидно, что вытеснение государства из современной политической парадигмы мышления не будет одномоментным, а примет форму длительного процесса, станет ещё одной парадигмой современной культуры и политики. Регионализм формирует новый мощный концепт «регион», под которым понимаются любые пространственные единицы, обладающие любым количеством суверенитета, но не являющиеся государствами. Под регионами в этом смысле могут пониматься не только локальные области внутри государств (например, субъекты федерации), не только международные региональные объединения (международные или трансграничные организации), но и «цивилизации», «империи». И если раньше «ругательным» было слово «империя», то регионализм однажды может придать негативный оттенок выражению «суверенное государство».

Концепция регионализма пересекается с концепцией «нового средневековья», моделью будущего, где границы между государствами перестанут быть жёстко регламентированными, а на первый план выступят международные организации, крупные города (новые полисы), а также новые империи — квазигосударственные образования с подвижными границами (Е. Шульман [5], А. Пабст [6]). В этом контексте «империя» приобретает снова положительное значение, поскольку является «регионом» нового типа, противостоящим «устаревающему» миру государств.

Концепция «регионализма» и «нового средневековья» — лишь два частных примера того, как сегодня происходит выработка нового языка, с целью описать или сконструировать будущее. Парадоксальным, на первый взгляд, образом термин «империя» сегодня используется либо в негативной коннотации, для укрепления либерального дискурса, либо в положительной — для выработки новых моделей будущего, которые не столько противостоят мировоззрению Нового времени, сколько развивают и приспосабливаются его к современности, сохраняя внутренние просвещенческие принцип дробления и обособления (от империи к государству, от государства к региону). Поэтому с термином «империя» сегодня не связана никакая реальная концептуальная альтернатива существующему общественно-политическому языку.

Тем не менее процесс выработки общественно-политического языка сегодня продолжается как в западной гуманитарной науке, так и в российской. Это долгий путь, в ходе которого в первую очередь будем меняться мы сами — поскольку меняя наш язык, мы меняем себя. Он потребует отказа от врождённого в наш язык со времён позднего средневековья номинализма, а также преодоления «языковых игр», бесконечно предлагающих новые формулы, но зачастую не способные прикоснуться к реальности, существенно повлиять на эту реальность. И больше преимуществ и творческой свободы в этом процессе будет у того, кто менее укоренён в устоявшихся языковых формулах Нового времени, эпохи длинного модерна. Россия — в их числе.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Щипков В.А. Смех, табу и другие гуманитарные технологии. М.: МГИМО-университет, 2017. 240 с.
2. В поисках нового языка: в Москве состоялся круглый стол Русской экспертной школы (Москва) и Центра Симоны Вейль (США)// Интернет-журнал «РЕЛИГИЯ и СМИ». Режим доступа: http://religare.ru/2_113346.html(дата обращения: 05.10.2017).
3. Валлерстайн И. После либерализма: пер. с англ. / под. ред. Б.Ю. Кагарлицкого. М.: Едиториал УРСС, 2003. С. 53.
4. Щипков В.А. Регионализм как идеология глобализма. М.: МГИМО-Университет, 2017. 188 с.
5. Политическое будущее: высокое средневековье на новом технологическом уровне? (Интервью с Е.Шульман) [Электронный ресурс] // Россия будущего: 2017-2035. Режим доступа: http://www.russia2035.ru/works/shulman-interview/ (дата обращения: 05.10.2017).
6. Pabst A. Commonwealth and Covenant: The West in a Neo-Medieval Era of International Affairs // Telos 168 (Fall 2014). P. 107-131.

 

FROM EMPIRE TO EMPIRE: ON THE QUEST FOR A NEW SOCIAL-POLITICAL LANGUAGE

V.A. Shchipkov
PhD in Philosophy,
Lecturer at the Moscow State Institute of International Relations (MGIMO), Director of Russian Expert School
MGIMO 119454, Moscow, VernadskyProspekt, 76

 

Abstract: the paper examines the connection between the socio-political language and the field of ideology and worldview. Researches of social-political language conducted by philosophers and linguists in the twentieth century led to the emergence of a number of practical techniques, for example "demythologization" and "discourse analysis". The author notes that the social-political language of "democratic values", "constitutional state" and "civil society", despite their undeniable achievements in the past, loses its credibility and power, ceases to be normative and unifying. This leads to a gap between language and reality that, according to the author, leads to increasing social and political instabilitymainly in the most developed countries of the West. Russian society in experienced a situation where the reality ahead of political language twice in the twentieth century: in the later Imperial Russia and the later Soviet Russia. The every gap gave each time a rise to social disasters. This is the reason, why modern Russia shows sensitivity and attention to the current changes in social-political language. The author examines the mechanisms of transformation of socio-political language on the example of evolution of the concepts "Empire", "Imperialistic". The author shows, how did emerge the negative connotation of these concepts and how it is changing now.

Key words: socio-political language, discourse analysis, empire, imperialistic, regionalism, new Middle Ages

References:

1. Shchipkov V.A. Smekh, tabu i drugie gumanitarnye tekhnologii. M.: MGIMO-universitet, 2017. 240 s.
2. V poiskakh novogo iazyka: v Moskve sostoialsia kruglyi stol Russkoi ekspertnoi shkoly (Moskva) iTsentra Simony Veil' (SShA)// Internet-zhurnal «RELIGIIa i SMI». Rezhim dostupa: http://religare.ru/2_113346.html (data obrashcheniia: 05.10.2017).
3. Vallerstain I. Posle liberalizma: per. s angl. / pod. red. B.Iu. Kagarlitskogo. M.: Editorial URSS, 2003. S. 53.
4. Shchipkov V.A. Regionalizm kak ideologiia globalizma. M.: MGIMO-Universitet, 2017. 188 s.
5. Politicheskoe budushchee: vysokoe srednevekov'e na novom tekhnologicheskom urovne? (Interv'iu s E.Shul'man) [Elektronnyi resurs] // Rossiia budushchego: 2017-2035. Rezhim dostupa: http://www.russia2035.ru/works/shulman-interview/ (data obrashcheniia: 05.10.2017).
6. Pabst A. Commonwealth and Covenant: The West in a Neo-Medieval Era of International Affairs // Telos 168 (Fall 2014). P. 107-131.