Политика и управление в теоретико-методологическом дискурсе гуманитарных наук: опыт советской психологии и социологии 1960-70-х гг.

Коннов Владимир Иванович,
к.социол.н., доцент, доцент кафедры философии МГИМО МИД России
Россия, 119454, Москва, проспект Вернадского 76,
E-mail: v.konnov@inno.mgimo.ru

Аннотация: В статье предлагается анализ теоретико-методологического дискурса отечественной психологии и социологии периода 1960-70-х гг. Акцент делается на социально-политических целях, которые преследовали психологическое и социологическое сообщество в указанный период. Прослеживается связь между общей социально-политической ситуацией в стране и состоянием рассматриваемых научных дисциплин. По итогам сопоставления выделяются черты дискурса, характерные для социологии и психологии. Если в первом случае теоретико-методологическая работа была сосредоточена на обосновании собственно научного статуса социологии и демонстрации ее потенциала в обеспечении эффективности политического управления, то в последнем главное внимание уделялось интеграции психологической науки, конкретизации ее предмета, позволяющей укрепить границы между ней и соседними дисциплинами, обоснованию экономического значения психологических исследований. В то же время в обеих дисциплинах чрезвычайно важная роль приписывается приведению теоретического содержания в соответствие с теорией систем в трактовке, наиболее близкой к подходу Т. Парсонса. Включение системного подхода рассматривается как способ утвердить научный статус дисциплины и связать ее перспективы с развитием вычислительной техники и новых математико-статистических методик. Данная возможность рассматривается как определяющая для будущего всех социогуманитарных наук.

Ключевые слова: история советской психологии, история советской социологии, теория систем системная психология, история социогуманитарных наук, Институт психологии РАН, Институт социологии РАН

 

По наблюдениям социологов науки конца ХХ века, значительную часть научной прессы составляет не столько изложение исследовательских результатов, сколько их социальное продвижение, для которого используется широкий набор дискурсивных и риторических стратегий. И если в естественнонаучных дисциплинах они применяются главным образом для того, чтобы доказать соответствие исследования нормам научного метода, в отношении которых среди специалистов существует определенный консенсус, то в гуманитарных дисциплинах львиная доля усилий уходит на то, чтобы обосновать собственно научность самого метода, свойственного определенной дисциплине. Более того, существует целый жанр «теоретико-методологических» и «программных» статей, посвященных исключительно обоснованию научности подхода, продвигаемого тем или иным автором. При знакомстве с этим жанром новички часто впадают в растерянность: не всем им сразу удается понять, почему столь внушительная часть научной литературы посвящена описанию преимуществ методов и перспективам их применения и столь небольшая – полученным с их помощью результатов. Понимание задач, которые решает эта литература, приходит только c осознанием социально-политических процессов, идущих вокруг и внутри дисциплины: динамики типичных представлений о ней в политических структурах и среди широкой общественности; взаимоотношений с другими науками и институтами, представляющими науку в целом – университетами, академиями и др.; внутренней конкуренции между школами и отраслями. По сути, без понимания этих аспектов содержание значительной часть научной литературы остается недоступным пониманию читателя.

При этом следует учитывать, что этот научный дискурс так же, как и любой другой, обладает определенной инерцией и отражает не только актуальный социально-политический контекст, но и предшествующую ему динамику. Особенное значение играют конфигурации позиций и интересов, сложившиеся в периоды формирования дисциплин, их институционализации или принципиального преобразования. Для советской гуманитарной науки одиниз таких периодов приходится на 1950-70-е гг. Политические сдвиги в обществе, в целом, и пересмотр отношений между властью и наукой, в частности, повлекли за собой существенные изменения в представлениях о методах и задачах гуманитарной науки. Скажем больше, именно в этот период сложились основные дискурсивные стратегии и картины мира, используемые отечественными гуманитариями и по сей день.

Статус гуманитарных дисциплин всегда уязвим. С момента появления представлений о науке в современном понимании и утверждения физики в качестве эталона все знания о человеке оказались под сомнением как неточные, плохо подтвержденные и, в конечном счете, не заслуживающие доверия. В результате история гуманитарной науки, начиная с контовского позитивизма, была подчинена задаче обосновать научный статус представляющих ее дисциплин. В этом смысле показателен пример психологии и социологии. К середине двадцатого века первая подошла в статусе сильно биологизированной дисциплины, которая пользовалась признанием именно в качестве науки и среди ученых в целом, и среди широкой общественности. Последняя же не смогла найти себе столь же прочной опоры среди естественных наук, продолжала ассоциироваться преимущественно с историческим знанием и активно пыталась укрепить свой статус за счет активного использования статистических методов и вычислительной техники, которые открывали перспективу математического моделирования социальных процессов, ранее остававшихся недоступных математической обработке в силу свой предельной сложности. Второй путь к укреплению положения социологии заключался в расширении связей с политическим полем. Представители этого поля были остро заинтересованы в новой информации о социальных процессах, и в этих условиях любой шаг социологии, позволяющий повысить достоверность ее данных, мог быть обращен в рост поддержки со стороны политических кругов[5].

Понятно, что научный статус психологии выглядел более надежным. Но при этом она сталкивалась с двумя существенными проблемами. Во-первых, ей приходилось укреплять линию, отделяющую ее от биологии, со стороны которой существовала угроза поглощения, во-вторых, прилагать усилия, чтобы продемонстрировать практическую применимость своих результатов. С момента своего возникновения как отдельной научной дисциплины поступательное развитие психологии было стеснено следующей дилеммой: попытки повысить достоверность результатов приводили к исследованию простейших психических процессов, закономерности которых представляли интерес главным образом для специалистов, стремление же изучать более сложные процессы заставляли обращаться к менее достоверным методикам. В качестве раннего примера первых можно привести изучение элементарных составных сознания Вундтом, последних – психоанализ Фрейда. Упор на достоверность затруднял продвижение психологии в новые области и мешал формировать собственную репрезентацию в качестве динамично развивающейся науки, что было необходимо для удержания своих позиций визави биологии. Попытки же сделать предметом исследований более сложные процессы заставляли нарушать нормы экспериментального исследования, что подрывало собственно научный статус психологии. И так же, как и социология, в 1950-60-е гг. психология надеялась преодолеть стоящие перед ней проблемы с помощью статистических методов и компьютерной обработки данных. 

В настоящей статье предлагается анализ дискурсивных стратегий, используемых советскими социологами и психологами конца 1960-70-х гг. в обосновании статуса своей дисциплины. В качестве примера первых рассматриваются теоретические работы авторов, объединенных вокруг Института конкретных социальных исследований, в качестве примера вторых – теоретические статьи первого директора Института психологии АН СССР.

Период 1950-60-х гг. характеризуется историками социологии либо как время «возрождения» отечественной социологии, либо даже как ее «второе рождение», имея в виду то, что при сталинском режиме она прекратила свое существование в качестве самостоятельной дисциплины. Первые шаги, направленные на воссоздание социологической науки были связаны с участием в мероприятиях Международной социологической ассоциации (МСА). Обоснование такого участия было подчеркнуто политическим – как говорилось в записке, направленной в ЦК КПСС в связи с приглашением на III Международный социологический конгресс, «в целях расширения международных связей, использования трибуны Конгресса для разъяснения роли марксистской идеологии в развитии советского общества Президиум Академии наук СССР считает целесообразным принять приглашение Международной ассоциации социологов» [20, с. 29]. В конце 1957 г. для полноценного участия в МСА была создана Советская социологическая ассоциация (ССА). Как характеризует ситуацию И.А. Бутенко: «… Социология (и ССА в придачу) спешно институционализируется на экспорт; для внутреннего пользования существует исторический материализм» [2, с. 53]. Изначальная «экспортная» направленность первой социологической организации предопределила ее тесную связь со специалистами-международниками:первым председателем ССА стал профессор Академии общественных наук ЦК КПСС Ю.П. Францев, руководивший во второй половине 1940-х Институтом международных отношений (ИМО), а вице-председателем – работавший в Институте философии Г.В. Осипов – выпускник ИМО 1952 г. Францев же стал первым руководителем группы социологических исследований в Институте философии. При повышении статуса группы до сектора слово «социологический» исчезло из названия – Осипов принял руководство «сектором новых форм труда и быта». В 1966 г. ему удалось повысить статус подразделения, в название которого вернулась социология – сектор превратился в «отдел конкретных социологических исследований». Однако при переходе на следующую ступень «социологическое» название вновь встретило сопротивление – в 1968 г. на основе отдела был создан Институт конкретных социальных исследований.

Работа института изначально планировалась как непосредственно связанная с государственным управлением – в качестве первой из его задач постановление Секретариата ЦК КПСС (с грифом «совершенно секретно») определяло «разработку на основе диалектического и исторического материализма проблем социальной структуры социалистического общества, совершенствование управления социальными процессами, культурного строительства, коммунистического воспитания трудящихся, социальной психологии, демографии; изучения общественного мнения по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики Советского государства и других социальных проблем, имеющих актуальное значение для коммунистического строительства» [20, с. 164]. 

Директором института был назначен вице-президент Академии наук А.М. Румянцев. Современники характеризовали его как «партийного либерала» и «интеллигентного марксиста». Как пишет Р. Медведев, «Румянцева считали одним из лидеров относительно либерального крыла ЦК КПСС, которое выступало за расширение возможностей творческой интеллигенции и социалистической демократии» [17, с. 222-223]. В 1965 г. он был вынужден уйти с поста главного редактора «Правды» после публикации своей статьи «Партия и интеллигенция», вызвавшей недовольство Брежнева. В статье Румянцев выступал за расширение роли интеллигенции в общественном управлении, особенно подчеркивая значение науки в обеспечении управленческих процессов. По его словам: «Именно потому, что выводы и достижения науки так важны для развития нашего общества, оно заинтересовано в том, чтобы получать от ученых объективную, правдивую информацию, а не скоропалительные, необоснованные выводы в угоду тем или иным конъюнктурным соображениям» [25, с. 3]. И в составе «ведущего отряда нашей интеллигенции – работников науки и техники» в одном ряду с физиками, химиками, биологами и экономистами Румянцев называет социологов.

Значение этих высказываний становится понятным в свете утвердившихся в официальном марксизме представлений об «объективности» и «партийности». В советской философии было принято разоблачать «объективизм» как уловку буржуазных социологов – как писал в учебнике по историческому материализму академик Ф.В. Константинов: «Буржуазные социологи усердно ратуют за так называемый "объективизм", за "внеклассовый", "надпартийный" характер науки. Открыто признать буржуазно-партийный характер своей "науки" они не могут, ибо это значит открыто признать, что их теория служит эксплуататорскому меньшинству общества против трудящегося большинства» [7, с. 51]. В свою очередь, «партийность пролетарская, коммунистическая идейность, наоборот, обеспечивает наиболее глубокое, наиболее объективное, беспристрастное и всестороннее познание действительности, законов общественной жизни. Только рабочий класс, интересы которого совпадают с объективным ходом исторического развития и который является последовательно революционным классом, заинтересован в объективном, т. е. истинном, познании. Вот почему подлинная научность и большевистская, коммунистическая партийность совпадают» [7, с. 51]. Эта формула утверждала совпадение «коммунистической партийности», иначе говоря, позиции коммунистической партии, выражающей интересы рабочего класса, и «подлинной научности». В статье же Румянцева «объективная, правдивая информация» противопоставлялась «скоропалительным, необоснованным выводам в угоду тем или иным конъюнктурным соображениям» и к тому же, описывалась ситуация, в которой возникала необходимость со «смелостью и мужеством» «отстаивать проверенную на фактах, обоснованную научную позицию». Фактически он указывал на возможность конфликта идеологии и науки по общественным вопросам и о необходимости отстаивания в таких случаях именно научной позиции.

В возглавленном Румянцевым институте методологические вопросы были выделены в проект «Методология, методика и техника социологических исследований» под руководством Ю.А. Левады, который публикует в 1969 г.  «Лекции по социологии». Одно из центральных мест в книге занимает проблема статуса социологии как науки, и в ней появляется ряд прямых противоречий с официальной доктриной. Во-первых, Левада утверждает, что «научный подход к обществу возникает лишь тогда, когда ставится задача – подойти в общественной жизни с такими же объективными критериями, с какими естествознание подходит к природе»[9, с. 33]. Для него объективная социология – это «средство, способное восстановить нарушенную за определенный период связь с общественной реальностью» [9, с. 10], - явный намек на идеологов, ставящих официальные доктрины выше объективности.  

Во-вторых, Левада ставит под сомнение подчиненную роль социологии – по его мнению: «Попытки "пристегнуть" эмпирические исследования общества к ряду данных, полученных иначе, - в рамках передовой исторической науки или передовой философии, или, в частности, социальной философии, - всегда оказываются чем-то искусственным и неудачным» [9, с. 13]. Эти неудачи предопределены тем, что, оказавшись в таком положении, социология вынуждена, по сути, имитировать результаты, подбирая данные под уже заранее известные выводы. Естественно, это прямо препятствует ее развитию.

В-третьих, Левада говорит о расширении роли социологии в государственном управлении. «Если мы не будем понимать, что общество – сложный организм, который живет и функционирует и должен это делать лучше, чем до сих пор, и если мы не изучим конкретный механизм его действия, то никогда не сумеем этот механизм улучшить и вперед далеко не уйдем». При этом Левада понимает социологию как выраженно количественную дисциплину: «Социология бросается в глаза благодаря своим внешним признакам – анкете, интервью, опросам, статистическим данным, таблицам, графикам, вычислениям. Она отличается прежде всего (это отличие наиболее интересное и очевидное) резко выраженным эмпирическим подходом к изучению общества, стремлением использовать новейший аппарата научного мышления, в том числе аппарат количественного анализа, при помощи электронно-вычислительных и иных счетных машин для более строго изучения общества» [9, с. 12].

Эта позиция развивается в статье «Общие вопросы моделирования в социологии», подготовленной Левадой совместно с Ю.Н. Гаврильцом и В.Н. Шубкиным для сборника «Моделирование социальных процессов» и опубликованного в 1970 г. Превращение социологии в эмпирическую науку, аналогичную естественнонаучным дисциплинам, напрямую связывается здесь с использованием математических методов: «Математический язык становится неотъемлемым компонентом социологии тогда, когда сама эта наука переходит на почву конкретного, эмпирического исследования общественных явлений» [3, с. 17]. При этом утверждается: «Количественные, математические… методы не являются чем-то привнесенным извне, внешним фактором по отношению к современному социологическому исследованию. Они столь же естественны для него, как и для исследования физического, психологического, геологического, астрономического, лингвистического, как и для любой иной конкретной экспериментальной, эмпирической науки» [3, с. 17]. Одновременно на сближение социологии с науками, имеющими статус «точных» направлена оговорка, касающаяся их статуса: «…Не являются точными ни астрономия, ни физика, ни биология: они являются эмпирическими науками, опирающимися на опыт и использующими в той или иной степени языки действительно точных наук – математики и логики» [3, с. 17].

Формирование социологии как «конкретной экспериментальной науки» не означает ограничения ее предмета «непосредственно, чувственно данной областью действительности: наоборот, именно для современного естествознания характерно широкое развитие исследований "абстрактных" предметов, представляющих собой определенные теоретические конструкции (самый яркий пример этому – кварки) и имеющих операциональное значение» [3, с. 18]. Иначе говоря, если даже передовая физика имеет дело с предметом, доступным исключительно как модель, состоящая из набора измеряемых параметров, и при этом никто не ставит под сомнение ее научный статус, нет причин упрекать количественную социологию в том, что ей не даны объекты ее исследований во всей совокупности их свойств, а доступны лишь их определенные измеряемые характеристики.

Социология, по мнению авторов, имеет прямое отношение к социальному управлению. В этом плане она выступает дополнением к экономике, играющей ключевую роль в управленческом процессе, но при этом дополнением, фактически превосходящим по охвату весь аппарат плановой экономики. «…Дальнейшее развитие теории оптимального планирования, - сообщается в статье, - не может быть успешным без решения ряда проблем, выходящих из сферы сугубо экономических. Все эти проблемы возникают вследствие необходимости учитывать возможные изменения "социальной среды", в которой находится экономическая система; а также воздействие экономики на остальные стороны жизни общества и возникающий при этом "обратный эффект"» [3, с. 26]. В этой ситуации комплексная прикладная задача социологии выглядит следующим образом: «Для того, чтобы определить оптимальные соотношения между затратами на образование, культуру здравоохранение, социальную гигиену, оборону (а также внутреннюю структуру их), необходимо строго математически выразить показатели качества соответствующих процессов и установить границы их возможных взаимовлияний» [3, с. 26]. Речь идет о построении практически всеобъемлющей модели социальной системы, наподобие той, которая сформирована в трудах Т. Парсонса, но при этом поставленной на математическую основу. Масштаб предполагаемых вычислений, связанных с созданием подобной модели, явно предполагает использование компьютерной техники, и ее нехватка прямо указывается в статье в перечислении основных проблем советской социологии [3, с. 28].

Это сочетание – призыва к расширению роли науки в общественном управлении и понимания социологии как строгого, количественного, компьютеризованного исследования, делает Леваду выразителем интересов научно-технической интеллигенции, которая в 1960-е гг. и в СССР, и в западных странах, претендовала на большее участие в политическом управлении. Основанием для этих стремлений служило быстрое развитие вычислительной техники и рост популярности системной теории, что, как казалось многим, позволяло в ближайшей перспективе перевести принятие управленческих решений на точную, объективную основу. Этим изменениям должна была сопутствовать профессионализация политического управления, доступ к которому в условиях технологического усложнения управленческих процессов, смогли бы получить только представители той самой научно-технической интеллигенции, обладающие необходимыми для этого образованием и навыками.

Вопрос возможности формирования объективного знания о социальных процессах имел для этой группы принципиальное значение. Признание такого знания фактически означало необходимость признать за теми, кто работает с социальными данными, право на самостоятельную позицию и вывести их из-под жесткого политического контроля, основанием для которого служило представление о невозможности преодолеть «партийность» общественных наук.

При том, что советские социологи были нацелены на обоснование объективной социологической науки по аналогии с западной социологией, их мало интересовала проблема разделения социологии на фундаментальную и прикладную. Это явное отличие от американской социологической мысли отмечают Р. Мертон и Г. Рикен в статье, опубликованной по итогам их поездки в СССР. В качестве примера характерных для советских исследователей настроений они приводят мнение «молодого директора Лаборатории социальных измерений в Ленинграде» - В.А. Ядова: «Он считал самоочевидным, что главной задачей эмпирических исследований является (и должно являться) решение наиболее острых общественных проблем. Отвечая на вопрос о возможности фундаментальных социальных исследований, об исследовательской работе, которая проводится исключительно ради продвижения знания, он согласился, что такая работа в принципе возможна, но заметил, что он и его сотрудники были бы глубоко разочарованы, если бы их исследования не были направлены на очевидно полезные цели, иначе говоря, на разработку практических проблем» [27, p. 10].

Попытка резкого расширения влияния социологии столкнулась с переменой социально-политического климата, пришедшейся на конец 1960-х гг.: усилившие свои позиции партийные консерваторы продвигали точку зрения, согласно которой децентрализация власти и ослабление государственного контроля над распространением информации могут угрожать устойчивости государства. «Лекции» Левады, в которых, по позднейшей оценке В.А. Ядова, он «публично излагал структурно-функциональный подход» [26, с. 21], попали в поле внимания вышестоящих партийных органов и были расценены как серьезное отступление от официальной идеологии. В результате автор был уволен с факультета журналистики МГУ, где изначально и были прочитаны лекции, а самому автору объявили выговор и сняли с партийной должности. По оценке сотрудников ИКСИ [23], критика Левады была лишь одним из шагов, направленных против директора института Румянцева со стороны ЦК. В результате этого давления в 1972 г. он вынужден был уйти из института. На его место был назначен декан философского факультета Уральского государственного университета М.Н. Руткевич. Институт получает новое название – Социологических исследований, однако при этом символично переводится из прямого подчинения АН СССР в подчинение Отделения философии и права.

В том же 1972 г. в Академии наук начинает работу новый Институт психологии. Его руководителем назначен Б.Ф. Ломов – ученик лидера ленинградской психологической школы Б.Г. Ананьева. Ананьев был известен как автор концепции комплексного человекознания, представлявшей собой разновидность системного подхода, специализацией самого же Ломова была инженерная психология.  Одновременно в институт перешел сектор философских проблем психологии Института философии, которым руководила Е.В. Шорохова – ученица основателя сектора, известного философа и психолога С.Л. Рубинштейна. В результате в новом академическом учреждении были объединены представители двух сильно различающихся течений советской психологической науки, правда, объединенных одной специфической чертой – оба течения критически относились к наиболее влиятельной в советской психологии теории деятельности А.Н. Леонтьева.

На протяжении 1960-х гг. деятельностная психология Леонтьева пользовалась статусом идеологически верной, марксистской психологии. В ее основе лежала идея о происхождении интеллектуальных процессов в результате интернализации внешней деятельности и, соответственно, необходимости рассматривать первые по аналогии с последними. Сам Леонтьев обладал исключительным положением – декан психологического факультета МГУ, лауреат Ленинской премии, он так же пользовался признанием за рубежом –западные специалисты видели в нем продолжателя традиции культурно-исторической психологии, читали и переводили его работы, а в 1968 г. ему была присвоена почетная степень доктора Парижского университета. По оценке И.Е. Сироткиной и Р. Смита: «Пользуясь своим положением в Московском университете и своими партийными связями, Леонтьев приобрел значительное влияние и даже власть над новым поколением российских студентов, которые начали занимать научные должности в расширяющемся поле. Он пытался укрепить теоретические связи психологии с должным образом понятым марксизмом, который бы признавал, как в свое время Выготский, необходимость интеграции культурно-исторического подхода с естественнонаучным изучением организма. По мнению Леонтьева, эту интегрирующую теоретическую функцию могла выполнить категория "деятельности"»[28, p. 436].

Объединение в новом институте ученых, представлявших главные направления советской психологии, критиковавших теорию деятельности, заранее предопределяло то, что теоретическая работа будет играть в нем особую роль. К тому же учредительными документами за институтом закреплялась «функция головного учреждения по научной разработке общей, социальной, инженерной психологии, психофизиологии, психологии труда и специальных прикладных проблем, а также оказание теоретической и методологической помощи научным психологическим учреждениям страны»[19]. По сути, это означало, что от института ожидается опубликование основ психологической теории, которые станут фактически обязательными для всех остальных психологических учреждений страны.

Принять в качестве теоретических основ деятельностную психологию мешали не только разногласия между научными школами. Проблема заключалась также и в самом содержании леонтьевской теории деятельности. Настаивая на том, что все явления, изучаемые психологией, такие как потребности, мотивация, личностные черты и т.д., являются результатами интернализации деятельности, направленной на объекты внешнего мира, деятельностная психология затрудняла применение широкого спектра подходов, используемых в наиболее динамично развивавшихся отраслях мировой психологической науки – социальной психологии, дифференциальной психологии, психологии личности. Сама леонтьевская школа была сосредоточена на общей и когнитивной психологии, а также психологии развития, уделяя мало внимания направлениям, ассоциировавшимся с прикладной психологией. Но именно они должны были стать главными для Института психологии – при создании в его состав были включены отделы инженерной психологии и психологии труда, специальных прикладных проблем. И в целом, в этот период акцент в дискурсе советской психологии начинает смещаться от соответствия официальной идеологии на способность производить объективные данные, которые могут быть востребованы как в различных отраслях экономики, так и в политическом управлении. Перспективность этой стратегии обосновывается, так же, как и в социологии, путем указаний на стремительное развитие вычислительной техники, с которым ассоциировались возможности применения моделей, основанных на множестве параметров и статистических связях между ними. С использованием столь сложных построений ассоциировалась возможность точного, математического исследования ранее недоступных психологических процессов.

При этом, в отличие от социологии, советская психология не подвергалась прямым запретам. Определенная угроза ее независимости возникла в 1950 г. в связи с решением, принятом совместно Академией наук и Академией медицинских наук принять теорию И.П. Павлова в качестве общей основы наук о человеке, однако психологам удалось сохранить самостоятельность своей дисциплины, а в документах Всесоюзного совещания по философским вопросам физиологии высшей нервной деятельности и психологии 1962 г., уже была официально признана самостоятельность предмета психологии, отличного от предмета физиологии, а также необходимость дополнить павловское учение новыми психологическими теориями[22].

В условиях спада идеологического давления в психологии 1960-х – начала 1970-х развивается целый ряд направлений, представлявших разные, трудно сочетаемые между собой перспективы. Помимо упомянутых выше школ Ананьева и Рубинштейна, в Институте психологии также оказались представители школы дифференциальной психологии Б.М. Теплова – В.Д. Небылицын, В.М. Русалов и др. Соответственно, наиболее влиятельным течением за пределами института оставалась психология деятельности, главным центром которой был Психологический факультет МГУ. Одновременно сохранялась павловская психофизиологическая школа, организационно представленная Институтом высшей нервной деятельности и нейрофизиологии АН СССР, которым руководил Э.А. Асратян.

В подобных условиях вопросы теории играли для директора нового института определяющую роль. Любое решение, ущемляющее позиции школ, объединенных в институте, могло привести к внутреннему конфликту, а наступающее на позиции деятельностной психологии или психофизиологии – к нарастанию внешнего давления. В то же время официально закрепленные за институтом задачи не позволяли просто допустить свободное самостоятельное развитие всех школ. Необходимо было продемонстрировать способность теоретиков нового института создать общую концептуальную рамку, но так, чтобы это не вело к необходимости пересмотра теоретических основ объединенных в институте течений. И оптимальным для этой задачи был системный подход. Его важным преимуществом было то, что любой феномен можно было анализировать в качестве системы, обозначая другие связанные с ним феномены в качестве подсистем, которые в таком случае рассматривались исключительно с точки зрения влияния на данную систему без анализа их собственного устройства. Так, можно было рассматривать в качестве системы человеческую личность, а в качестве влияющей на нее подсистемы – общество, при этом сохраняя возможность сменить перспективу и принять в качестве системы общественное взаимодействие, в котором теперь уже личность выступает лишь как одна из подсистем. Такие переходы давали возможность не согласовывать между собой теории общества и теории личности, которые могли и дальше базироваться на различных принципах, и таким образом сохранить внутреннюю автономию отраслевых психологий, при этом формируя картину единой науки, способной объединить все исследовательские результаты.

Решению этой задачи – утвердить системную психологию в качестве общей психологической теории посвящена серия статей Ломова, которые выходили в первые годы существования института в таких изданиях как «Вопросы психологии», «Вопросы философии», «Вестник АН СССР» и «Коммунист». В статье 1971 г. в «Вопросах психологии» Ломов начинает с демонстрации способности психологической науки приносить практически полезные результаты, а затем переходит к использованию приведенного им обзора для обоснования необходимости разработать общую психологическую теорию: «В последние десятилетия особенно бурное развитие получили те отрасли и направления психологической науки, которые связаны с решением практических задач (социальная, педагогическая, медицинская, инженерная психология, психология труда и спорта и др.). Именно они, пожалуй, в первую очередь определяют процесс дифференциации психологии на современном этапе. Но вместе с тем, чем более дифференцируется психология, тем острее становится потребность в разработке ее общей теории»[11, с. 26].

Основы этой теории предложены Ломовым в статье 1975 г. «О системном подходе в психологии». Ключевую роль в ней играет характеристика психического как одной из систем, определяющих функционирование человека: «…Человек как бы находится на пересечении многих разнопорядковых систем. В этом плане о его существовании можно говорить как о полисистемном процессе, принадлежность человека многим системам так или иначе проявляется в его психологических качествах»[12, с. 38]. Помимо собственно психологической системы, Ломов выделяет человеческий организм, физическую среду и социальную среду.

Можно отметить, что эта градация в значительной степени повторяет популярную среди советских социологов концепцию Т. Парсонса. И в том, и в другом случае попытка описать в виде системы всю совокупность факторов, воздействующих на человека, имеет целью продемонстрировать, что науки о человеке и обществе в принципе могут быть поставлены на точную основу – необходимо лишь наполнить обозначенные схемы количественными показателями и установить все необходимые связи между ними – решить же эту грандиозную по объему вычислений задачу позволят компьютеры. Разница же заключалась в том, что психология, в отличие от социологии, уже обладала признанным научным статусом, но при этом ей нужно было продемонстрировать, что она имеет потенциал развития именно как дисциплина, основанная на точной методологии, и при этом укрепить границу, отделяющую ее от физиологических исследований. Эта задача решается Ломовым через утверждение системного или, говоря иначе, эмерджентного характера психологических явлений, что подразумевает их производность от биологических и социальных процессов, но одновременно невозможность свести их ни к одной из этих групп. В статье «Соотношение социального и биологического как методологическая проблема психологии» Ломов пишет: «Психическое в отношении к нейрофизиологическому рассматривается как системное качество. Психические явления сопоставляют не с отдельными нейрофизиологическими процессами, а сорганизованными совокупностями таких процессов» [16, с. 89].Более того, системный подход позволял объединить исследования с позиций и естественных, и общественных наук в рамках исследования психологических феноменов: «Понятие "развитие личности", "развитие организма", "развитие психики" – это лишь научные абстракции, охватывающие разные стороны единого, но вместе с тем много качественного в своих проявлениях процесса. Взаимное опосредствование биологического и социального выступает в этом процессе, пожалуй, в наиболее развернутой и полной форме. И здесь опять-таки, как и в явлениях, рассмотренных выше, это взаимное опосредствование осуществляется через систему психологических свойств человека»[16, с. 91].

Одновременно Ломов продолжает линию на утверждение статуса психологии как дисциплины, способной решать общественные и экономические задачи. В июне 1976 г. в главном идеологическом журнале «Коммунист» выходит статья «Актуальные задачи психологической науки», авторами которой выступили Ломов, а также А.Н. Леонтьев и сотрудник отдела науки ЦК философ В.П. Кузьмин. Основной акцент в статье сделан на прикладном значении психологической дисциплины и, прежде всего, на главной для Ломова отрасли – инженерной психологии. В том же, что касается теории, главенствующее место отводится приоритетам Леонтьева. В качестве «теоретико-методологических принципов и положений советской психологии» упоминаются «отражательная сущность психических явлений, их регулятивная функция в деятельности», «общественно-историческая природа сознания», «единство сознания и деятельности»[10, с. 79] – по сути, все основные тезисы деятельностной психологии. Однако вслед за ними упоминается также и системный подход, который преподносится в контексте объединения усилий с философией, социологией и биологией.

Закрепление за Институтом психологии полномочий по координации советской психологии по сути означало его вовлечение в решение управленческих задач. В статье «О состоянии и перспективах развития психологии в СССР» Ломов выделял два направления такого вовлечения – участие в «совершенствовании систем управления народным хозяйством» [13, с. 13] и осуществление «идеологической функции психологии» [13, с. 14]. Однако надо отметить, что Ломов в своих статьях не акцентирует внимание на этих направлениях и не пытается детализировать участие психологов в реализации этих функций. В качестве основной линии укрепления общественного положения психологии он явно предпочитает демонстрацию ее прикладного потенциала.

Не претендуя на расширение влияния психологии в политико-идеологическом поле, Ломов, в то же время, предпринимает усилия по укреплению ее положения по отношению к другим дисциплинам. В статье 1979 г. в Вестнике Академии наук он открыто высказывает недовольство существующим разделением предметных сфер: «К сожалению, до сего времени при разработке таких категорий как сознание, познание, личность, общение, общественные отношения и других исследователи нередко подменяют психологические аспекты исследования философскими, социологическими, этическими, педагогическими и иными аспектами. В связи с этим необходимо четко определить те аспекты категорий, которые могут и должны изучаться психологической и никакой другой наукой. Для этого, бесспорно, потребуется большая совместная творческая работа психологов с представителями других наук, прежде всего с философами»[14, с. 45]. В самом начале статьи указывается, что «дальнейшее развитие философии (в особенности разработка таких проблем, как роль субъективного фактора в историческом процессе, в социальной организации и управлении обществом, познавательная деятельность человека, творческое мышление, роль интуиции в познании и др.) немыслимо без серьезной опоры на результаты психологических исследований»[14, с. 35]. Таким образом, Ломов заявляет о намерении психологии взять на себя разработку целого ряда вопросов, которые ранее относились к исключительному полю философии.

Если использовать терминологию Т. Куна, то можно отметить, что в проекте системной психологии Ломова преобладали цели «нормальной науки» [8]. Фактически он пытался обеспечить психологической дисциплине концептуальную рамку, которая позволила бы ее отдельным направлениям, опять же выражаясь куновским языком, продолжить решать свои «головоломки». При этом в контексте представлений, распространенных среди ученых 1960-70-х гг., это вовсе не означало отказ от перспективы совершить новую «научную революцию» - возможности прорывов ассоциировалась в большей степени с переходом на математическую основу и накоплением данных, а не с выдвижением принципиально новых теорий, переворачивающих все научные знания разом [6]. 

Подводя итоги, можно отметить, что примеры и социологии, и психологии, показывают, что для развития методологии обеих дисциплин определяющую роль играл «системный подход», который создавал впечатление того, что развитие статистических методик и вычислительной техники сможет обеспечить перевод гуманитарных дисциплин на позитивную, строго научную основу. В социологии, фактически запрещенной в сталинский период, эта перспектива воспринималась как возможность утвердиться в качестве науки в строгом смысле этого слова и при этом занять место главной научной дисциплины, обеспечивающей управленческие решения. В связи с этим дискурс социологии был ориентирован не столько на научное сообществе, сколько на идеологический аппарат, тесно связанный в советском контексте с гуманитарными дисциплинами. Образно говоря, игра шла на большие ставки: признание социологии наукой означало бы необходимость пересмотра принципов работы всей системы государственного управления, в которую необходимо было бы включить большое число специалистов по социологии. И подобная перспектива естественным образом встретила активное сопротивление со стороны части идеологического аппарата.

В психологии же системная теория использовалась преимущественно для решения проблем, возникающих внутри научного сообщества. К таковым относились необходимость объединить в рамках общей теории широкий спектр психологических направлений, обоснование способности психологии решать прикладные задачи, а также укрепление и, возможно, расширение границ, отделяющих предмет психологии от предметов других гуманитарных наук. Для системной психологии Ломова был характерен акцент на том, что психологические исследования изначально имеют системный характер, в силу системного или эмерджентного характера изучаемых явлений. Такой взгляд делал психологию напрямую связанной с линией развития науки, которая воспринималась большинством ученых как магистральная – развитие теории систем и ее применение для моделирования все более сложных процессов.

 

Литература

1. Ананьев Б.Г. Избранные психологические труды. М.: Педагогика, 1980.
2. Бутенко И.А. К истории создания первой социологической ассоциации // Социологические исследования, 2008, №6.
3. Гаврилец Ю.Н., Левада Ю.А., Шубкин В.Н. Проблемы использования количественных методов в социологии // Моделирование социальных процессов. Отв. ред. Андреев Э.П., Гаврилец Ю.Н. М.: Наука, 1970.
4. Грэхэм Л. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе. М.: Издательство политической литературы, 1991.
5. Коннов В.И. Динамика культуры научного сообщества: опыт социологической науки. М.: Издательство МГИМО-Университета, 2015.
6. Коннов В.И. Парадигмы научной политики: история и современность // Вестник МГИМО- Университета. 2010. № 5. С. 101-112.
7. Константинов Ф.В. Исторический материализм. М.: Государственной издательство политической литературы, 1951.
8. Кун Т. Структура научных революций. М.: Издательство АСТ Ермак, 2003.
9. Левада Ю.А. Сочинения. М.: Издатель Карпов Е.В., 2011.
10. Леонтьев А.Н., Ломов Б.Ф., Кузьмин В.П. Актуальные задачи психологической науки // Коммунист. 1976. №6. С. 73-82.
11. Ломов Б.Ф. О роли практики в развитии теории общей психологии // Вопросы психологии. 1971. №1. С. 26-35.
12. Ломов Б.Ф. О системном подходе в психологии // Вопросы психологии. 1975. № 2. С. 31-45.
13. Ломов Б.Ф. О состоянии и перспективах развития психологии в СССР // Вопросы психологии. 1977. №5. С. 9-24.
14. Ломов Б.Ф. Психология в системе наук и в общественной практике // Вестник АН СССР. 1979. №6. С. 35-45.
15. Ломов Б.Ф. Сознание, мозг и внешний мир // Вопросы философии. 1979. №3. С. 109-118.
16. Ломов Б.Ф. Соотношение социального и биологического как методологическая проблема психологии // Вопросы философии. 1976. №4. С. 83-95.
17. Медведев Р. Личности и эпоха. Политический портрет Л.И. Брежнева. Кн. 1. М.: Новости, 1991.
18. Мясищев В.Н. Личность и неврозы. Л.: Издательство ЛГУ, 1960.
19. Научный архив Института психологии РАН. Фонд 1. URL:  http://isaran.ru/?q=ru/fund&ida=17&guid=4BC61E5C-266C-4891-B74B-EFAC7FEE2892 Дата обращения: 01.12.2016.
20. Осипов Г.В., Москвичев Л.Н. Социология и власть (как это было на самом деле). М.: Издательство «Экономика», 2008.
21. Парсонс Т. Система современных обществ. М.: Аспект Пресс, 1998.
22. Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории. Под ред. А.В. Брушлинского. М.: Институт психологии РАН, 1997.
23. Российская социология шестидесятых в воспоминаниях и документах. Под ред. Батыгина Г.С. СПб.: Российский Христианский гуманитарный институт, 1999.
24. Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. ИздательствоАкадемиинаукСССР, 1959.
25. Румянцев А.М. Партия и интеллигенция // Правда. 21 февраля 1965 г.
26. Ядов В.А. Современная социологическая теория как концептуальная база исследований российских трансформаций. СПб.: Интерсоцис, 2006.
27. Merton R., Riecken H. Notes on Sociology in the U.S.S.R. // Current Problems in Social-Behavioral Research, 1962, No. 10. P. 7-14.
28. Sirotkina I., Smith R. Russian Federation // Baker D. (ed.) The Oxford Handbook of the History of Psychology: Global Perspectives. New York: Oxford University Press, 2012. P. 412-441.

 

 

Politics and governance in the theoretical discourse of social sciences: Soviet psychology and sociology in the 1960-70s

Vladimir Konnov, Ph. D.
Sociology, associate professor,
Department of Philosophy, MGIMO University,
Russia 119454, Moscow. Prospect Vernadskogo, 76,
E-mail: v.konnov@inno.mgimo.ru

Abstract: The authors present an analysis of the theoretical discourse of Russian psychology and sociology of 1960-70s. Emphasis is made on social and political goals of the psychological and sociological communities typical for this period. The authors examine connections between overall political situation in the Soviet Union and the state of the mentioned disciplines. As a result, a number of typical traits of the sociological and psychological discourse are brought to light. The former was concentrated on establishment of a scientific status of sociology and demonstration of its potential in building up efficiency of political governance. The latter emphasized integration of the psychological science, concretization of its subject matter, which provided for enforcing its positions against neighboring disciplines, and economic potential of psychological research. At the same both disciplines showed great interest in bringing their theoretical contents in accordance with developments in systems theory in interpretation closest to the one given by T. Parsons. Inclusion of systems approach was considered as means to tie in the future of the discipline with development of computational technologies and new mathematical and statistical methods, which was considered as a key factor for all social sciences.

Keywords: history of Soviet psychology, history of Soviet sociology, systems theory, systems psychology, history of social sciences, Institute of psychology RAS, Institute of sociology RAS

 

References

1. Anan'ev B.G. Izbrannye psihologicheskie Trudy [Selected psychological works]. Moscow: Pedagogika, 1980.
2. Butenko I.A. K istorii sozdaniia pervoi sotsiologicheskoi assotsiatsii [On history of the establishment of the first sociological association]// Sotsiologicheskie issledovaniia [Sociological Research], 2008, №6.
3. GavriletsIu.N., LevadaIu.A., Shubkin V.N. Problemy ispol'zovaniia kolichestvennykh metodov v sotsiologii [Problems of application of quantitative methods in sociology]// Modelirovanie sotsial'nykhprotsessov [Modeling of social processes]. Edited by Andreev E.P., GavriletsIu.N. Moscow: Nauka, 1970.
4. Graham L. Estestvoznanija, filosofijainauki o chelovecheskom povedenii v Sovetskom Sojuze [Science, philosophy and human behavior in Soviet Union]. Moscow: Izdatel'stvo politicheskoj literatury, 1991.
5. Konnov V.I. Dinamika kul’tury nauchnogo soobschestva: opyt sociologicheskoi nauki [Dynamics of the culture of the scientific community: case of sociology] Moscow: MGIMO-Universitet, 2015.
6. Konnov V.I. Paradigmy nauchnoj politiki: istorija i sovremennost' [Science policy paradigms: history and current state] // Vestnik MGIMO- Universiteta. 2010. № 5. S. 101-112.
7. Konstantinov F.V. Istoricheskii materialism [Historical materialism]. Moscow: Gosudarstvennoi izdatel'stvo politicheskoiliteratury, 1951.
8. Kuhn T. Struktura nauchnyh revoljucij [Structure of scientific revolutions]. Moscow: Izdatel'stvo AST Ermak, 2003.
9. LevadaIu.A. Sochineniia. [Works] Moscow: Izdatel' Karpov E.V., 2011.
10. Leont'ev A.N., Lomov B.F., Kuz'min V.P. Aktual'nyezadachipsihologicheskojnauki [Current tasks of the psychological science] // Kommunist [Communist]. 1976. №6. S. 73-82.
11. Lomov B.F. O rolipraktiki v razvitiiteoriiobshhejpsihologii [On the role of practice in the development of general psychology] // Voprosypsihologii [Questions of psychology]. 1971. №1. S. 26-35.
12. Lomov B.F. O sistemnompodhode v psihologii [On the systems approach in psychology]// Voprosypsihologii [Questions of psychology]. 1975. № 2. S. 31-45.
13. Lomov B.F. O sostojaniiiperspektivahrazvitijapsihologii v SSSR [On psychology’s current state and prospects]// Voprosypsihologii [Questions of psychology]. 1977. №5. S. 9-24.
14. Lomov B.F. Psihologija v sisteme nauki v obshhestvennoj praktike [Psychology in the system of sciences and social practice]// Vestnik AN SSSR [Herald of the Academy of Sciences of the USSR]. 1979. №6. P. 35-45.
15. Lomov B.F. Soznanie, mozg i vneshnij mir[Conscience, brain and outer world]// Voprosy filosofii [Questions of Philosophy]. 1979 a. №3. P. 109-118.
16. Lomov B.F. Sootnoshenie social'nogo i biologicheskogo kak metodologicheskaja problema psihologii [Intercorrelation of the social and biological as a methodological problem of psychology]// Voprosyfilosofii [Questions of philosophy]. 1976. №4. P. 83-95.
17. Medvedev R. Lichnosti i epokha. Politicheskii portret L.I. Brezhneva [Personalities and epoch. Political portrait of L.I. Brezhnev]. Book. 1. Moscow: Novosti, 1991.
18. Mjasishhev V.N. Lichnost' inevrozy [Personality and neuroses]. L.: Izdatel'stvo LGU, 1960.
19. NauchnyjarhivInstitutapsihologii RAN [Scientific archive of the Institute of Psychology of RAS]. Fond 1. URL: http://isaran.ru/?q=ru/fund&ida=17&guid=4BC61E5C-266C-4891-B74B-EFAC7FEE2892 Accessed: 28.09.2016.
20. Osipov G.V., Moskvichev L.N. Sotsiologiiaivlast' (kak eto bylo na samom dele) [Sociology and power (how it really was)]. Moscow: «Ekonomika», 2008.
21. Parsons T. Sistema sovremennyhobshhestv [System of modern societies]. M.: Aspekt Press, 1998.
22. Psihologicheskaja nauka v Rossii XX stoletija: problem teorii i istorii [Psychological science in Russia in the 20^th century: problems of theory and history]. Pod red. A.V. Brushlinskogo. M.: Institut psihologii RAN, 1997.
23. Rossiiskaia sotsiologiia shestidesiatykh v vospominaniiakh i dokumentakh [Russian sociology of the 1960s in memoirs and documents]. Edited byBatygin G.S. Saint-Petersburg.: Rossiiskii Khristianskii gumanitarnyi institut, 1999.
24. Rubinshtejn S.L. Principy i puti razvitija psihologii [Principles and paths of the development of psychology]. Moscow: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1959.
25. Rumiantsev A.M. Partiia i intelligentsiia[The party and intelligentsia] // Pravda. 21 fevralia 1965.
26. Iadov V.A. Sovremennaiasotsiologicheskaiateoriiakakkontseptual'naiabazaissledovaniirossiiskikhtransformatsii [Modern sociological theory as a conceptual basis for investigating Russian transformations]. Saint-Petersburg: Intersotsis, 2006.
27. Merton R., Riecken H. Notes on Sociology in the U.S.S.R. // Current Problems in Social-Behavioral Research, 1962, No. 10. P. 7-14.
28. Sirotkina I., Smith R. Russian Federation // Baker D. (ed.) The Oxford Handbook of the History of Psychology: Global Perspectives. New York: Oxford University Press, 2012. P. 412-441.